Она сжимает мою руку.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? Похоже, вы нервничаете даже больше, чем я.

Я ничего не отвечаю. Она уходит в свою спальню.

Я снова всматриваюсь в окно кухни. Вода в чайнике начинает закипать. Наверное, не стоит нервировать Мэри. Она и так уже вся извелась.

Она возвращается в гостиную и, забравшись на диван и свесив одну ногу на пол, снова берет в руки листки с записями «сеансов Грэма».

— Эти записи — какая-то чушь, — говорит она. — Но я не вижу в них ничего, что показалось бы мне явной ложью, если не считать того, что он похвально отзывается о моей внешности.

Издалека доносится звук, похожий на выстрел. Хлопок в глушителе какого-то автомобиля? В любой другой ситуации я даже не обратила бы на это внимания, но сейчас…

Я осторожно иду к входной двери. В этот момент раздается треньканье, а за ним — скрип металлических колесиков. Кукушка сообщает мне, что уже десять часов вечера, своим кукуканьем заставляя меня дернуться и едва не вызвав у меня сердечный приступ.

— Черт бы их побрал, эти дурацкие часы! — говорю я. — Как вы думаете, кто-нибудь расстроится, если я сорву эту штуковину со стены?

Мэри хихикает:

— А мне нравятся часы с кукушкой. У нас висели такие, когда я была ребенком. От кукушки я получила свое прозвище.

— В самом деле? Прозвище?

Стараясь изо всех сил казаться непринужденной, чтобы не тревожить Мэри, я смотрю поверх ее головы через окно на покрытую гравием площадку для парковки, но там все так, как и должно быть: автомобиль федеральных маршалов стоит на отведенном ему месте, его двигатель тихонько работает на холостых оборотах, фары светят в сторону дома…

Вроде бы все хорошо.

Но тем не менее я подхожу к кухонному окну и пытаюсь выступать в роли часового, хотя снаружи находятся четыре вооруженных охранника, у которых есть доступ к камерам видеонаблюдения и от которых гораздо больше толку, чем от меня. Я возвращаюсь в гостиную.

— Всего лишь дурацкое прозвище, — говорит Мэри. — Вы помните песенку «Кукарача»?

— Что? — спрашиваю я, резко поворачивая голову.

Снова посмотрев поверх ее головы через окно, я осознаю, что что-то произошло. В свете плафона в автомобиле федеральных маршалов видно, что Мак-Клауд сидит за рулем абсолютно неподвижно, положив голову на руль. Его напарник, прислонив голову к стеклу на пассажирской дверце, тоже сидит абсолютно неподвижно.

И какой-то мужчина бежит от покрытой гравием площадки к дому.

— Беги, Мэри, беги! — кричу я, видя, как в маленьком окошке во входной двери появляется лицо Джима Деметрио, заглядывающего одним глазом внутрь.

111

Мэри резко пригибается и затем скатывается с дивана на пол. Джим Деметрио начинает стучать во входную дверь.

— Это он, Мэри, это он! — Я показываю Мэри жестом, чтобы она бежала ко мне, но она ползет по полу вдоль дивана в сторону входной двери — ползет так, как будто над ней летят пули и она старается, чтобы они в нее не попали.

— Мэри, он идет сюда! — кричу я. — Это он!

Я подавляю в себе инстинктивное желание броситься наутек, потому что не могу оставить с ним Мэри один на один. Я открываю ящики кухонного шкафа, пытаясь найти какой-нибудь нож, и вдруг слышу, как в замке поворачивается ключ.

«У него есть ключ. Ведь это его дом», — думаю я.

А еще мне вспоминается последняя фраза в записях «сеансов Грэма»: «Обещаю тебе, что вскоре мы встретимся снова».

Дверь распахивается. Деметрио смотрит на меня.

— Эмми, а где…

Мэри выскакивает из-за двери. Деметрио, видимо, замечает ее боковым зрением, но, прежде чем он успевает повернуться, Мэри вонзает ему в горло что-то острое. Из раны тут же начинает течь кровь. Деметрио с ошеломленным видом делает шаг назад и валится на дверь, а затем сползает на пол.

Мэри отскакивает от него с такой поспешностью, как будто он излучает радиацию.

Я подхожу к нему и пытаюсь понять, дышит ли он. В моей крови уже бурлит адреналин. Меня трясет. Я все же умудряюсь вытащить свой мобильный из кармана, но не удерживаю его, и он шлепается на пол.

Глаза Деметрио становятся безжизненными. Он лежит на полу, и его голова неестественно повернута в сторону. Кровь продолжает течь из его горла по мере того, как его сердце совершает свои последние сокращения, еще не получив сигнала о том, что ему уже следует остановиться.

Мэри смотрит на меня. Ее грудь вздымается и опадает, как будто это какое-то животное, живущее своей собственной жизнью.

— Вы знаете, как… как его зовут? — спрашивает она.

— Дж… Джим, — говорю я, с трудом находя в себе силы что-то сказать. — Джим Деметрио. Ему принадлежит этот дом. Бывший сотрудник ФБР. Он из Питтсбурга.

Она оглядывается на него.

— Черт возьми! — восклицает она. — Вы мне о нем ничего не говорили.

Тяжело дыша, я упираюсь ладонями в колени. Мой телефон, валяющийся на полу, издает звуковой сигнал: это пришло текстовое сообщение от Софи. Я молча его читаю:

Получается, что Джим Деметрио — это вовсе не наш убийца?.. Что же тогда только что произошло?

Я поднимаю взгляд на Мэри. Она внимательно разглядывает Деметрио — похоже, хочет убедиться, что он и в самом деле мертв.

— Нам нужно пойти посмотреть, что там с агентами, — говорю я. — Возможно, они все еще…

— Нет. — Мэри качает головой, поворачивается и преграждает мне путь к входной двери. Она вдруг становится очень спокойной и такой уверенной, какой я ее еще никогда не видела. — Нет, нет, Эмми. Этого мы делать не будем.

После этих ее слов я сначала чувствую себя запутавшейся, ошеломленной, оцепенелой и сбитой с толку.

А затем моя кровь холодеет.

Мэри пристально смотрит на меня. Мое лицо сейчас отнюдь не такое бесстрастное, как у игрока в покер. Оно у меня никогда таким не было. Поэтому она наверняка заметила изменения его выражения по мере того, как в моем мозгу проносятся, словно метеоры, все те моменты и обстоятельства, на которые я раньше не обращала должного внимания. Мне припоминается то свидетельство о рождении, на которое я наткнулась, когда мы еще только начали искать Мэри Лэйни, и в котором был такой же год рождения, как у Мэри, и место рождения было таким же, а вот имя — другим: не Мэри, а Марти. Мне также приходит в голову, что удары бейсбольной битой по ее лицу могли — и должны были — вызвать гораздо бо́льшие телесные повреждения. А еще мне вспоминается история, которую она начала рассказывать про песенку «Кукарача».

— Ложь — это ты, — произношу я. — Ложью в этих записях… была ты.

Она внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Ее дыхание постепенно становится ровным. Притворяться теперь уже нет смысла.

— Тебе следовало выпить какао, — говорит она. — Так было бы лучше.

112

«Беги, Эмми! Беги! Это твой единственный шанс».

Но бежать мне некуда. Она преградила мне путь к входной двери, а также стоит ближе, чем я, к выходу на террасу. Кроме того, я потратила почти год на то, чтобы найти человека, убившего мою сестру. И вот я его нашла, а потому никуда убегать не буду.

— Ты так и не закончила свой рассказ о часах с кукушкой, — говорю я. — Ты была маленьким ребенком и танцевала под песенку «Кукарача»?

Она пожимает плечами, но ничего не отвечает. Ее перебинтованное лицо и белая рубашка забрызганы кровью. В руке у бедра она держит свое оружие — похоже, скальпель, который она, наверное, украла в больнице.

— Давай я закончу его за тебя, — говорю я. — Твой отец хотел дать тебе то прозвище. Но ты не могла его произнести. Поэтому ты говорила, что ты его маленькая кукушечка. Я правильно изложила?